ИМА-ПРЕСС

ИНФОРМАЦИОННОЕ АГЕНТСТВО ИМА-ПРЕСС И ГАЗЕТА «В ЛЮБИМОМ ГОРОДЕ И ОБЛАСТИ» представляют. И помнит мир спасенный. Помнит подвиг ленинградской блокады, помнит подвиг ленинградцев, сумевших сквозь бомжбежки и голод пронести в заиндевелых руках крупицы цивилизации. Тот же семенной фонд знаменитого Всесоюзного института растениеводства. Здесь умирали, но сохранили пшеницу и кукурузу, фасоль и горох, селективные виды картофеля. Умирали от голода с уникальной коллекцией семян в институтских закромах… 

Петербург-Ленинград, самый его исторический центр, Исаакиевская площадь, если быть точными. Где незыблемый, величественный император Николай застыл навеки вечные на своем боевом коне, где сам твердокаменный Исаакий, осанистый и помпезный, не храм, но монолит веры и правды, взмывает вверх золоченым куполом. Где «Астория» многострадальная и Мариинский дворец, самый широкий мост через Мойку и два мало приметных, словно патиной времени подернутых, ренессансных здания. За фасадами которых – одного из которых, творилась – и твориться до сих пор, не убоимся столь пафосного определения, биологическая история планеты.

До войны, тяжелой и многотрудной, в коллекции Всесоюзного института растениеводства было заложено без малого 250 тысяч образцов семян. Многообразием своим тогда та коллекция спорила со многими научными организациями мира. Здесь были как только что выведенные селективным путем растения, так и заслуженные, проверенные временем, виды. С которыми можно было и в пир, и в мир. Когда же война стала активно приближаться к городу над вольной Невой, стал вопрос как поступить с богатейшей коллекцией семян? И также, как поступали с тем же богатейшими коллекциями живописи Эрмитажа было решено – вывозить, вывозить и только вывозить! Разобрать, рассортировать, самым тщательным образом упаковать и эвакуировать в безопасное и – что не маловажно, максимально удобное, место.

Так, если верить историческим источникам, первоначально сумели вывезти почти 20 тысяч из 250 тысяч вышеуказанных в ручной клади семян сами сотрудники института. Логика вещей в этом действии была более ли менее понятной, очевидной. Кто, если не сами сотрудники института, справятся с этой невероятно важной миссией – миссией спасения биологического будущего страны, планеты? Следующая партия семян – уже более крупным составом, почти 40 тысяч пакетов, была самым тщательнейшим образом укомплектована, упакована и доставлена в далекий город Красноуфимск авиацией. Самая большая партия – в 100 тысяч образцов, должна была стать решающей, ее планировали перевезти в тот же Красноуфимск поездом. Но случилось то, чего никто спрогнозировать и представить себе не мог, а точнее – 30 августа 1941 года, когда состав с семенами подошел к станции Мга, выяснилось: город уже занят фашистами. Состав в срочнейшем порядке вернули обратно в Ленинград, уникальный груз – в институтское здание на Исаакиевской площади…

…Вязкая осенняя сумятица 1941 года прошла-пролетела почти незаметно, блокада поначалу была явлением непонятным, почти что эфемерным. Да, начинались лишения, да, бомбежки и артобстрелы нагнетали и без того тревожную обстановку. Но жизнь еще теплилась в гулких институтских коридорах. Готовились к затяжной зиме… Но никто и в ум взять не мог, какой на самом деле станет эта чудовищная, злая, гадкая зима 1941-1942 годов. Голод зимний, голод мрачный подступал словно комок к горлу – ежедневно, ежечасно в ноябре, декабре 1941 года. Пайки хлебные были безумно малы. Но покуситься на свои же дражайшие запасы – ни-ни, ни в коем случае. Казалось, спасение рядом – только руку протяни. Ученые не могли превратить свою уникальнейшую коллекцию в обычную еду. Съесть-то съели бы, но что потом? И надолго бы ее хватило, этой еды, в которую могла враз превратиться знатная коллекция тех или иных семян?

Холод и голод довлели над умирающими, но не сдающимися сотрудниками. Каждый брусок дров шел в дело, ведь когда на улице серьёзный, суровый «минус», в помещении для хранения нужно держать – кровь из носу, слабый-слабый «плюс». Дрова – вот еще одна не просто ценность, но драгоценность. Выйти за которой – почти подвиг, особенно измождённым, умирающим людям. Каждая вязанка дров распределялась сркупулезно, чтоб ни одно полено не пропало зазря, не сгорело напрасно. Мало того, смотрели в оба, не допускали возгорания в тех помещений, где до войны никаких буржуек и не было. Иначе конец всему. Иначе спасать будет нечего.

Чтоб не повадно было что съестного украсть, попытки были, слабые, но – были, решили все двери почти всех помещений института обить, обустроить, укрепить. И ведь народ-то уличить, обвинить в том нельзя. Человек способен на многое, но пережить страшенный голод… Но хуже всего дело обстояло с грызунами. У тех ни чести, ни совести нет, зато есть одна-единственная цель – достать, добыть и сожрать все, что подлежит пищеварительному уничтожению. Борьба с грызунами была почище борьбы с внешним врагом на фронте. Их не останавливали ни запертые двери, ни металлические короба, ничто!

Проворные, дюже смекалистые твари каждый раз находили новые способы пробраться в те или иные хранилища, чтоб поживиться семенами. Дело доходило до невероятной изобретательности. Чтоб крысы не смогли добраться до съестных припасов, до воистину золотого фонда, семена прятали по специальным контейнерам металлическим. Так, грызуны залезали по стеллажам чуть ли не до потолка и с верхних полок сбрасывали контейнеры вниз. Крышки у тех контейнеров закреплены были слабо, почти что и не закреплены, и от удара о пол зачастую раскрывались. Противопоставить крысиной ушлости и прыти можно было только человеческую сноровку: чтоб контейнеры не падали под натиском крыс, короба связывали – вместе по четыре. И подобного рода коробов в хранилищах институтских было больше сотни тысяч. Таким образом, в институте было использовано 18 комнат. Работа по связыванию коробок и укладка пачек протекала в промерзших полутемных помещениях института при свете керосиновых ламп, так как окна были забиты фанерой из-за выбитых стекол во время обстрелов, а так же для большей безопасности коллекции.

Первая блокадная весна призвала город и горожан самим справиться с голодом. Кто не помнит знаменитые фотоснимки капустных грядок на все той же Исаакиевской площади? К лету 1942 года сады, скверы, газоны, в том числе Марсово поле, Летний сад, даже легендарный Висячий сад Эрмитажа были почти что целиком и полностью засажены овощами. Эти снимки обошли, кажется, тогда всю советскую периодику и перешли границы Советского Союза – словно красноречивое подтверждение незыблемому постулату: город над вольной Невой жив, жив своим самоотверженным трудом. Где не только снаряды творили на заводах, но и огороды городили – своими собственными руками, используя каждый свободный клочок земли.

В помощь самодеятельным огородникам выступили сотрудники института растениеводства. Мало того, что пытливых горожан стали снабжать посадочным материалом, стали проводить импровизированные классы по сельскохозяйственному ликбезу. Это только кажется, мол, возьми клубень, другой, картофеля, закопай получше, полей, он и начнет разрастаться. Не тут-то было! А как вам таков метод размножения картофеля, при котором с каждого клубня добывали до 15 отводков? То бишь до двух, а то и трех килограммов с одного так называемого отводка? Итог был более чем очевиден и невероятен: такая рассада давала до 12-15 тонн с гектара! В конце июля в столовые Ленинграда стал поступать турнепс, а с августа – белокочанная капуста, морковь, петрушка.

Чтоб народ не ел почем зря все подряд – после голодной зимы всякое зеленое растение шло в пищу, Всесоюзный институт растениеводства развернул серьезную пропаганду правильного потребления тех или иных дикорастущих трав. Самым тщательным и дотошным образом были продуманы всевозможные рецепты их тех растений, что повылезали то здесь, то там на газонах Ленинграда. Первым делом были опубликованы рецепты, правила сбора и хранения крапивы и щавеля, лебеды и мокричника, пастушьей сумки и гусиной лапки, сурепки, лопушника, одуванчика, клевера, борщевика, иван-чая и даже подорожника. Мало того, сотрудники института проводили собрания на предмет, что хорошо и нужно потребить в пищу, а что лучше не трогать совсем. И почему. Город готовился к новой – осени, зиме, голоду и морозам…

Эмма НЕСТЕРОВА