ИМА-ПРЕСС

ПЕТЕРБУРГ. И пот, и слезы, и сочная песня, и даже потоки воды по подмосткам! На что только не пойдет современный драмтеатр, дабы еще ярче, еще шибче, еще привлекательнее выглядеть в глазах современного «сытого» до сценических искушений театрала. В особенности — Петербургского. Сегодня ИМА-пресс начинает цикл публикаций о театре — скажем так, субъективного характера. Рецензия, не рецензия. Так, взгляд со стороны. Пионером серии выступает главный редактор ИМА-пресс Дмитрий Московский. Под субъективный взгляд которого попала постановка Андрея Прикотенко «Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко» театра-фестиваля «Балтийский Дом»…

Это страшенное слово «театр», это разоблачительно непостижимое слово «театр», которое возвышая окрыляет — одних, других же низвергает в пучины и трясины. Столь пафосной преамбулой разрешите начать краткую отчетную повесть с только что состоявшейся предпремьеры спектакля театра Балтийский Дом «Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко» Андрея Прикотенко. Да, вы не ослышались, а мы, я лично — не описАлся: именно что четырежды потребленный всуе Зощенко стал основой — то бишь его рассказы, наисвежайшей постановки БалтДома. То, что нам дали, это даже не предпремьера, это так — зарисовки и «заметки на полях», формально говоря — открытая репетиция.

Мол, премьера-то еще впереди, в конце апреля. Но спектакль уже слажен, сбит и сшит, смонитован и сфокусирован. И выставлен на обозрение — пусть и не всеобщее, широкое пока, но — версия готовая, годная к зрительскому потреблению. Как выяснилось из названия постановки, Зощенко много не бывает. Серые, тусклые, безликие будни маленьких людишек на фоне — коммуналки, трамвая, сбора средств на постройку дирижабля, больницы и даже морга стали питательной средой (и даже четвергом с пятницей) свежего сценического концентрата, который два с лишним часа выплескивали, выбрасывали в зал.

Жадный и неугомонный. Хоть и с легким прищуром скепсиса — а надо ли, нужен ли нам сейчас весь этот Зощенко с его доморощенными нехитрыми историйками? Кто знает, кто знает, насколько актуальными сейчас могут быть все эти бурливые, кипучие, искристые мысли и действия, чувства и переживания разнообразных и разнофактурных персонажей и героев Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко. И театрального представления с Зощенко — дважды в квадрате. Которое одни назвали капустником, другие нервным, психическим водевилем, ибо песни тут и пляски — каждые пять минут! Актеры показали себя наимощнейше, они и мелодекламировать, и петь, они и на музыкальных инструментах — сидя, стоя, даже лежа — могут!

Помнится, в середине 70-х один театральный деятель — великий — слов нет, иному, дюже кипучему и страстному, давал рецензию на его работу. Твой, говорит великий деятель кипучему, театр — неимоверный, невероятный, сильный! Тот, который кипучий деятель искусств, поразился оценке своего труда: что ж такого невероятного в моей новой постановке? Ты, говорит великий деятель кипучему, превзошел все мои — и народные, ожидания. Создал театр драмы и… насилия — насилия режиссера над актерами, а после — актеров над зрителем. Но насилия — благотворного, насилия мозгового, рождающего зрителя сызнова, такого насилия, что лепит, творит, малюет театрального зрителя.

В «насильники» кипучего деятеля вписали впервые, но комплимент он счел, углядел в рецензии бывалого коллеги положительное зерно. Так же и Прикотенко. Благотворное насилие над актерами рождает благотворное насилие над нашими — зрителя, умами. Да, и еще какое! Если бы энергию мысли и действия, той психофизиолигии, что расплескалась — в прямом и переносном смысле, по сцене во время показа «Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко», можно было конвертировать в электроэнергию, этого тока — режиссерской и тем паче актёрской, мысли и сценической психопаталогии хватило бы на освещение всего Петроградского района, где блаженно притомился каменный великан Балтийский Дом. Как минимум на два часа — с лишним, что идет постановка.

И хоть сами рассказы Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко были куда менее антуражно выразительными, Андрей Прикотенко сумел «прочесть» их в угаре разудалом, пламенеюще ледяном, с брызгами искр из глаз, фонтаном чувств — и не только! Тут есть и пляска с ведрами, полными живой воды из-под крана. Реквизита — самый минимум, будто и нет вовсе! Зато сцена… под наглым углом в сторону зала — вызов, явный вызов. Два часа на манеже, пардоньте — на сцене, актеры вынуждены жить под своим — и только своим, углом — зрения, на Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко.

Переходя — плавно, а то и рывками от одного рассказа к другому, от одного недогероя к иному, от одной драмы с комедией к следующей. Не хватало только горящего обруча и хлесткой бичевы с командой «апорт». Но грань разума и воли, задора и эксцентрики Андрей Прикотенко не переходил, при всем цирковом выходе здесь царил и правил драматический театр. Который два часа с лишним — и без антракта, не отпускал. Маленькие, несчастные, счастливые, сонные, хитрые, бравирующе очаровательные и просто трусоватые люди прошли своими судьбами по спектаклю словно вихрь, водоворот, нет — смерч из сильных, ярких эмоций. И вот пред нами уже и не спектакль вовсе, но детский разудалый аттракцион — лихая карусель, вытаскивающий изумленного зрителя то на невероятные высоты, то уносящий в холодный мрак душевных угнетений.

И актеры словно сталкеры, неугомонные, жесткие, злые, многоликие сталкеры во всем этом кипучем представлении — ведут, ведут зрителя… К неизбежному финалу. А финал-то — просто один из рассказов Зощенко! Вылитый скороговоркою в зал. Хотя скрытых, таких — вот-вотошных финалов тут — три, четыре — сами посчитайте, когда вознамеритесь посмотреть «Зощенко, Зощенко, Зощенко, Зощенко» Андрея Прикотенко. Актерский ансамбль — слово здесь важное и чрезвычайно уместное, ибо здесь именно, что ансамбль играет все — и вся. Отдельные протуберанцы на этом солнце — фантомный персонаж Дарьи Юргенс и «старичок», которого то хоронят зазря, то… Ирина Соколова.

Молодежь БалтДомовская — то вся в испарине, то в мандраже, то в страсти, то в экстазе пылающая на сцене — почти единый организм, один большой нервный сгусток. Лишь изредка распадающийся на отдельные угольки человеческих слабостей и пороков. Тем, кто дожил до конца — и актерам, и зрителям, вся эта повесть посвящается. Занавес? А к чему здесь занавес. У Зощенко — в четвертой степени, никакого занавеса не было. В милой, клокочущей мещанской жизни занавеса-то нет…